- Подожди спать идти. Выспишься еще. Через двадцать минут придет поезд из Ростова, простучишь, потом себе и спи.
- Подожди спать идти. Выспишься еще. Через двадцать минут придет поезд из Ростова, простучишь, потом себе и спи.
- Когда он еще придет, поезд ваш. Пойду лучше покемарю.
- Сиди здесь, кому говорят. Тебе бы все спать да спать. Мы разве такие были? Да я в твои годы...
- Не знаю, какие вы там были сто лет назад, а мне сейчас спать охота. Молодежи ведь больше сна требуется, это и в журнале написано.
- Да я в твои годы целыми ночами не спал. Бывало, пойдешь после работы на станцию...
- Слышали, Федотыч, слышали. Ты еще расскажи, как ты на танцы ходил, и как вы потом до рассвета гуляли, и все по чужим огородам, и как вас потом били.
- И расскажу. Не грех и послушать. Ведь вы же, молодежь, ничего не умеете, не знаете ничего, вообще не понимаю, что за поколение такое растет – только бы ему спать да спать.
- Ну и спать. Что в этом плохого? Уж лучше, чем по огородам шастать, а потом по морде получить... А это кто еще гудит? Ростовский, что ли пришел?
- До ростовского поезда еще времени целый вагон Мало ли кто тут гудит. Или, думаешь, поезд из Летучего за тобой приехал?
- Из какого еще Летучего? Это какой дороги?
- Молодежь, молодежь... Какой дороги. Железной дороги. Что, никогда про такой поезд не слышал?
- Не слышал, а что – сильно крутой поезд, что ли?
- То-то и оно, ничего не слышал, ничего не видел, ничего не знаю. Ума ни на копейку. Так и будешь всю жизнь по буксам стучать.
- Ну и ничего. Вы-то, Федотыч, стучите и ничего.
- Я-то с умом стучу, а ты... Даже про поезд из Летучего ничего не слышал. А жуткое ведь дело.
- Да ну?
- Ну да. Люди говорят - есть на железной дороге такой поезд. Страшный поезд, призрачный. Многие его видели, да никто не знает, откуда он взялся. Только и известно, что едет из какого-то Летучего, поскольку на вагонах таблички висят. Представь: вот так вот ночь, темнота, до следующего состава еще часа два, дежурный по станции носом клюет, тишина везде. И вдруг гудок. Въезжает откуда-то поезд, на вид пассажирский, и появляется всегда с того пути, который красным светофором заперт. Въедет, но не останавливается, скорость так замедлит и проезжает мимо не спеша, только колеса об стыки тук-тук, тук-тук. У дежурного сразу весь сон проходит, поскольку поезд-то с одного пути на другой едет и снова под красный светофор. А стрелки перед ним сами собой переводятся.
- Ну, Федотыч, ты расскажешь. И кто же в таком поезде едет-то?
- Да как тебе сказать. Вроде как люди едут, из окон выглядывают, бутылки с ситром на столах стоят. Да только не люди это вовсе.
- А кто, черти что ли?
- Да какие черти. Тебе бы только все зубоскалить. А как такой поезд увидишь, небось сразу маму вспомнишь. Как он въедет с одного пути да на другой уйдет. Не одному дежурному он в страшных снах снится, только не любят они на эту тему разговаривать. Он же правила сигнализации не соблюдает, запросто может с любым составом столкнуться, с грузовым, с электричкой. Да только никогда еще не сталкивался.
- Кто ж там все-таки ездит, на этом вашем поезде?
- Не мой это поезд. А кто на нем ездит... Мужик вот один на нем раз проехался, так за день поседел.
- Врет, наверное.
- С чего ему врать? Я его самого, правда, не видел, но знакомые видели, говорят – действительно, седой весь как лунь. Я был как-то на гулянке в Форсяной, у меня там невеста в депо работала, и вот там был один слесарь, с другого какого-то узла, так у них этот мужик – Ведров его фамилия была – одно время к станции был причислен, он охранником вообще работал, а потом ушел от них, а сразу после того попал на летучий поезд.
Охранял он тогда состав с машинами. Сидел на задней площадке, курил, плевал под откос. Шел состав до Полушкино, Ведров на нем часто ездил, а обратно электричка шла в Славянофильск. А в ту ночь – было это в середине ноября, погода мерзкая, дождь то пойдет, то перестанет и мороз начинается, так вот, в тот день московский скорый на два часа опоздал. Подъезжает грузовой состав к разъезду, а там светофор красный горит – стой, жди, пока господа из Москвы проедут. Стояли, стояли они минут, наверное, двадцать, наконец навстречу скорый фонарем в глаза. Потом свет зеленый зажгли, довез Ведров свои машины в Полушкино, а электричка только что ушла, перед самой станцией навстречу прокатила. Делать нечего – вылез, а станция там маленькая, поганая. Делать на ней нечего, касса закрыта, а в здании ремонт идет и батареи не топят. Сидел он в зале, сидел, пошел на улицу ноги размять, а тут как раз дождь начался, падает и сразу замерзает. Только мужик в зал, вдруг слышит – гудок вдалеке. Это еще что такое? По расписанию – никого не положено. Наверное, еще какой скорый опоздал. Стоит он на перроне, а тут вдалеке и огонек сквозь дождь, ближе, ближе, и как раз рядом с красным светофором проходит. Подкатывает локомотив, а за ним четырнадцать вагонов, включая ресторан. Открывают проводники двери, но сами не выходят, поскольку дождь холодный сверху капает и капает. Тут бы Ведрову сообразить, что поезд этот даже и не объявили, но больно уж он спать хотел, да и замерз – добежал до плацкартного вагона, спросил, места есть, и залез внутрь. Внутри поезд как поезд, дрыхнут все, проводница ему место на верхней полке свободное показала. Он говорит, мне недалеко – часа два, в Славянофильске разбудите. И сразу спать завалился, не слышал даже, как поезд от Полушкино отъехал.
Просыпается – уже светлеть начинает. За окном какие-то поля и Славянофильска ни следа ни видно. Проводница, гадина такая, проспала и не разбудила. А скандалить идти как-то неудобно. Слез Ведров со своей полки, пошел к расписанию. А вокруг тишина такая, все спят, и никто не храпит почему-то. Смотрит он расписание, а оно чудное – вроде двадцать лет на железке отпахал, на трех дорогах был, а о станциях таких никогда и не слышал. Сверху какое-то Летучее, снизу город Галандецк, а между ними куча остановок в совокупности на три дня пути, про Полушкино там ни слова, а следующая станция будет через тринадцать минут и называется Горлумовка. Ну, думает, подождем. А в вагоне тихо так, тихо, только колеса стучат и сам корпус скрипит. Не шевелится никто, не сопит в две дырочки. Проходит в этой тишине тринадцать минут, а поезд тормозить и не думает. Проходит еще тринадцать, а он мчится себе дальше. Ну ладно, может опаздывает. Но и через полчаса едет себе дальше и едет. А за это время никто даже в туалет не прошел – это в плацкартном-то вагоне. Совсем уже рассвело, поезд идет бодро, притормозит где-нибудь немного и снова вперед несется. За окном дождь, ничего толком не рассмотришь – одна муть.
Пошел Ведров к проводникам, стучит в дверь, стучит, а никто ему не открывает – спят то есть. Сон, конечно, дело святое, но сойти тоже ведь надо, и так уже неизвестно куда заехал. Открывает он дверь – проводницы лежат на полке и на него ноль внимания. «Извините,- он говорит,- когда остановка-то будет? Я уже и так свою станцию проехал». А ответа никакого. «Алло, когда станция будет?». И снова молчание. Он тогда рукой так тихонько одну проводницу за плечо, а плечо у нее - холодное. Он не сообразил сразу, дерг ее за плечо, она переворачивается, а из груди у нее топор торчит. Что за дела? Похоже на убийство. Он сразу к другой – и вторая тоже холодная. Да тут убийство было двойное. Ведров сразу к связи поездной, а связь не работает - только шуршит и никто там не отзывается. Тогда он из купе выскочил и вдруг замечает, что и пассажиры как-то странно лежат, скрюченные все, синие. И холодные на ощупь. А поезд знай себе дальше едет. Ведров бегом по тамбуру, в другой вагон, тоже плацкартный, а там точно так же все мертвые лежат. Он тогда в третий вагон, в купейный, а купе все закрыты, открывает двери, а там в каждом все стенки кровью забрызганы, а о пассажирах и говорить нечего. Он дальше, в вагон-ресторан, а там все к столикам прислонены, а на столиках мухоморы в банке стоят. Ведров в СВ, а в СВ одни крутые, толстые как боровы и все постреляны, порубаны. Забегает он к начальнику поезда, а начальник поезда стоит к кипятильнику пришпиленный и изо лба костыль торчит.
- А машинисты?
- К машинистам как же он попадет – по крышам скакать будет, как в кино? А связь не работает. Жуть Ведрова взяла неимоверная. Он думал что-то криминальное в поезде случилось, доложить хотел, а докладывать и некому, поскольку в поезде этом никого живого вообще нет. Тут он за стоп-кран, сорвать – раз уж такое чрезвычайное происшествие вышло. Стоп-кран поддается себе спокойненько, только состав останавливаться и не думает, стоп-кран ходит туда-сюда, только и всего. Тут ему уж совсем страшно стало. Охранник тогда в тамбур, ничего не соображая дверь, открывает – да только на полном ходу никак не выпрыгнешь, искалечиться только. Шпал даже не видно, поезд на полной скорости идет. Воздухом холодным Ведрова немного обдуло, изморосью обтрусило, немного в себя пришел. Стоит, тяжело дышит. Дурно станет – откроет дверь, поглядит, как елки мелькают, и снова закроет. Стоял так, стоял часа два или три, и никто его не тревожил, никто руки костлявые к нему из салона не тянул. Вернулась к нему некоторая трезвость ума и думает он так: там себе покойники лежат, но я-то еще живой. Они меня вроде не трогают, надо было – еще бы во сне задушили. Пойду-ка я спокойно по всему поезду, вдруг кто еще живой найдется.
Пошел, прошел по всем вагонам, да только везде одно и то же – страх один. Все пассажиры мертвые, все проводники мертвые, официанты мертвые, а начальник поезда к кипятильнику прибит. Публика везде по вагонам лежит как положено – богатые в мягком вагоне, девки их рядом, те, кто попроще – в купе, а один вагон плацкартный целиком пенсионерами набит. Все такие старички благообразные, в шляпах, в очках, с газетками в руках, и как спят. Тихо-тихо, ни шороха, ни звука, как на кладбище. Да это и есть кладбище, только на колесах. Или вернее морг – поскольку в два этажа
Страшно Ведрову, а что делать – и не знает. Мужик он был не из робких, да только тут случай не тот. Если бы там воры лезли металлолом похищать или чемоданы бы кто пришел уносить или чего-то такое, то тут все ясно. А здесь вроде бы и сделать ничего нельзя, поезд нигде не тормозит, едет в этот свой Галандецк. Вернулся Ведров на верхнюю полку, лежит и думает, да только ничего не придумывается. Взял на соседнем столике газетку, прочитал целиком, взял другую – прочитал, прочитал и третью. Сердце бьется, а бежать некуда. И читать надоело, и ходить надоело, и лежать невозможно. Время от времени навстречу составы едут, стучат, аж подскакиваешь, да толку – окна не открываются, да и кто там услышит? За окном ничего разглядеть невозможно – мряка, туман и стрелки на часах вообще не движутся. А вокруг мертвецы на всех полках, и каждого своя смерть застала – кого топор, кого нож, кого веревка или ток электрический. Напротив семейство едет – жена разнаряжена, с ней муж тощий-тощий, и у обоих в голове вмятины как от утюга и кровь по лбу. Жутко смотреть, а тянет.
Лежал так Ведров, лежал, лежал, а время все-таки шло, день сменяется вечером, начинает уже темнеть и вдруг замечает он какое-то вокруг невнятное шевеление. Все внутри у него похолодело – и снова молчание. Только успокоился, снова где-то шуршит. А кто шевелится – непонятно, вроде все на месте лежат, да только звуки все чаще и чаще. И видит он – кровь постепенно исчезает, и позы у мертвецов начинают меняться, медленно очень, незаметно, но если глаза закрыть, а потом открыть – разницу усмотреть можно. И по-прежнему тихо. Смотрит Ведров дальше – семейство напротив уже и не синие, и на людей больше похожи, чем на трупы. Потом еще распрямляются и тут в вагоне свет – щелк. Резко все переменилось. Вроде как для пассажиров утро наступило – стали все зевать, потягиваться, ноги с верхним полок свешивать. Те, кто на столе валялся, поднялись – все чинно, культурно, сидят за столом люди, и на полках лежат, зашевелились, просто обычный поезд да и только. Все вполне живые, никакой крови, никаких пятен – ничего вокруг. Смотрит Ведров с верхней полки и никаких отличий усмотреть не может. Сразу шум от голосов, дверь туалета хлоп, и к ней паломничество – один обратно, другой туда, и каждый норовит хряснуть посильнее. Ожили все, супруга напротив стала мужа сразу отчитывать, чего он ее так рано разбудил. Показалось на миг Ведрову, что дневной жути и не было вовсе. Обрадовался было и сразу к проводницам – а они уже вышли, крутятся возле кипятильника, и никаких топоров нигде не видно. Он спрашивает, когда станция следующая, а они удивляются, что ж, говорят, вы раньше не вышли, мы тут забегались, а теперь остановка очень нескоро, в шесть утра только будет город Крематорск. Вернулся он назад, на верхнюю полку залез, и думает – час от часу не легче. Слез, пошел расписание смотреть – точно, Крематорск в шесть с копейками, а до того – ничего. А вообще, если верить расписанию, то поезд за день не меньше пятнадцати станций проехал, да только что-то не припоминается, чтоб он хоть где-то останавливался. А в шесть утра снова будет светло. Вокруг обыкновенная жизнь поездная – каждый время убивает, кто во что горазд. В соседнем купе разговоры политические ведут, через купе бабы о тряпках базарят, в углу в карты играют. Дедушка напротив кроссворды как семечки щелкает, а семейство, которое с утюгами в головах валялось, пререкается – жена мужа еще за что-то отчитывает. И никто из них не знает, что сами они мертвые, и про Галандецк ничего путного сказать не могут – Ведров специально хотел соседа с нижней полки разговорить, а тот только пыхтит, город говорит такой, самый обыкновенный. Какой области? Могилевской. Тут до Ведрова дошло, страх снова его охватил, выскочил он в тамбур, в карман за сигаретой – а там только пустая пачка, выкурил все днем. А в вагон-ресторан идти через весь поезд – от одной мысли дрожь пробирает. И назад возвратиться не может, как представит, как они там в карты играют и спорят на политические темы... с вытекшими мозгами... Стоит в тамбуре – и ни туда, ни сюда. А за окном полная ночь, дождь прекратился, но стекло запотело и ничего не видно. Время проходит, тело сна просит, а голова заснуть не может – ясность в ней сверхестественная, и руки мелко-мелко дрожат. Уже ноги у него подгибаться стали, а в вагон идти никак не может, уж не говоря о том, чтобы там спать. Там только засни – и сразу навеки. Часы тихо тикают, а время как завязло. Весь мир до этого грязного тамбура сжался. Мысли в голове мечутся как шарики, от черепушки отскакивают и назад летят, а остановиться ни на какой невозможно. Секунды тянутся, тянутся, кругом темно, только из-за двери свет пробивается. И тут вдруг ритм колес потихоньку меняется. Что такое? Поезд начинает скорость сбавлять и притормаживать, по-настоящему - а потом совсем останавливается, только за окном – никаких огней и никакой станции. Ведров тупо в окно смотрит, думает – вот поезд остановился, наверное, кого-то пропускает, как мой вчера, и тут его как будто в спину кто-то толкнул. Ручку двери повернул, открыл дверь и выпрыгнул в темноту кромешную, упал на что-то мокрое и по откосу покатился прямо в грязь. Да это уж ерунда, что в грязь. Голову поднял, а поезд над ним плавно тронулся и поехал себе, желтые окна светятся и мимо него проплывают, а дверь так открытая и осталась. Окна все быстрей мелькают, быстрей, и поезд проезжает, все четырнадцать вагонов, и вот уже только хвост мелькнул и вокруг темнота. И тишина.
Тут к Ведрову чувства вернулись, и замечает он, что лежит в луже, и холод ему внутрь проникает, поскольку теплый бушлат остался в вагоне на крючке висеть. Тогда он из лужи выбарахтался, себя ощупал и не верит, что живой остался. Залез на рельсы и пошел по шпалам. Тут снова дождь начался, а он и дождя не чувствует – рад, что от смерти спасся.
- А дальше что было?
- Дальше пошел по дороге, через три километра добрался до какого-то переезда, ввалился в будку к дежурному и упал без сил. Тот его поднял, раздел, в чувство нашатырем привел, одежду у печки высушил и стал расспрашивать, в чем дело. А охранник только трясется и мычит, сказать ничего связного не может, а потом кое-как в себя пришел и с пятого на десятое рассказал, что с ним такое было. Дежурный не поверил, подумал, что умом человек тронулся, потом однако видит, что мужик вроде бы во всем остальном здравый, как прогрелся, – и дату сегодняшнюю помнит, и начальство общее может по фамилиям назвать, и в железнодорожном деле разбирается, и оставил его до утра у себя. Да и было до того утра уже совсем немного. А как рассвело, посадил на попутку, денег дал и доехал Ведров до ближайшего города Козлятина, а потом через полстраны – так далеко его призрачный поезд завез – вернулся к себе в Славянофильск на автобусах, поскольку к поездам себя уже заставить подойти не мог. Пришел домой, а жена его и не узнала – поскольку весь седой стал за эти сутки. Потом все-таки впустила, но мужик уже был не тот - сначала впал в запой на два месяца, а потом уволился со станции и уехал в деревню– чтоб от составов подальше. А говорят, хороший охранник был. Вот так на неизвестных поездах ездить, так завезти может...
- Ну и ужасы, Федотыч, расскажете. Прямо Стивен Кинг. И что, так никто и не знает, что это за поезд был?
- Кто ж тебе скажет. Такое вот явление природы. Неизвестное науке. А так сочиняют, кто во что горазд – кто говорит, что какой-то поезд в крушение попал, а это – его призрак теперь по рельсам кружит. Кто говорит, что это такой поезд специальный, всех, кто на железной дороге погиб или умер, в одно место свозит. А кто и вообще про всадников Апокалипсиса плетет, только это уж совсем чушь, какие ж там всадники? Одно только и могу сказать доподлинно – почему этот поезд днем нигде не останавливается. Машинист один в депо Выдрово додумался. Дело, оказывается, простое. Проводники-то все мертвые лежат, и двери открывать некому.
- Ну так пассажиры откроют.
- По технике безопасности не положено, чтоб пассажиры двери сами открывали. Во избежание несчастного случая.
- Какой же несчастный случай с мертвецами?
- Не знаю, какой, а только по инструкции не положено.
- И расскажете же... Целый поезд жмуриков. Теперь прямо и не засну.
- И не спи. Нечего спать. И так целыми днями дрыхнешь. Ляжешь вот так неизвестно где и заснешь.
- Ой, Федотыч, молчите, снова вы за свое. Я много сплю, молодежь не такая...
- А то такая? Да разве я раньше старшим перечил, как ты? Тебе слово, а ты десять в ответ. Тебя учить - только нервы тратить. Тьфу, ничем не проберешь. Не болтай, бери лучше молоток – слышишь, ростовский поезд гудит.
19.11.2000